– Ну, мистер Хэрриот, – сказала она ту же фразу, – я ведь подлечила эту собачку, а?

Я поглядел на Роя с почтительным благоговением. За это время он подрос, налился силой, и его шерсть, уже не тусклая, лежала пышными золотыми волнами на спине и ребрах, покрытых тугими мышцами. На шее сверкал металлическими кнопками новенький ошейник, а на диво пушистый хвост мягко колыхал воздух. Передо мной был великолепнейший лабрадор-ретривер во всей своей красе. Тут он встал на задние лапы, передние положил мне на грудь и посмотрел мне прямо в лицо. И в его глазах я увидел ту же ласковую доверчивость, с какой они глядели на меня в гнусном темном сарае.

– Миссис Донован, – сказал я негромко, – это самая красивая собака во всем Йоркшире. – И, зная, что ей хочется услышать, добавил. – Да, ваши укрепляющие порошки бесспорно творят чудеса. Что вы в них намешиваете?

– Секреты мои выведать вздумали! – она выпрямилась с кокетливой улыбкой. И действительно, давно уже она не была так близка к тому, чтобы ее звонко расцеловали.

Пожалуй, можно сказать, что так для Роя началась вторая его жизнь. Год за годом я размышлял над благодетельным капризом судьбы, благодаря которому пес, проведший первый год жизни без ласки, никому не нужный, недоуменно глядя в неизменный вонючий сумрак, вдруг в мгновение ока перенесся в жизнь, полную света, движения, любви. Я был убежден, что с этой минуты Рою могла бы позавидовать любая самая избалованная собака.

Теперь он уже не пробавлялся редкими черствыми корками, а получал отличное мясо, галеты, мозговые кости и миску теплого молока на ночь. И развлечений у него тоже было вдосталь: праздники на открытом воздухе, школьные спортивные состязания, выселения, шествия – среди зрителей обязательно присутствовал и он. Я с удовольствием замечал, что с годами миссис Донован ежедневно проходила даже больше миль, чем прежде. Расходы ее на подметки, должно быть, превышали всякое вероятие, но для Роя такой образ жизни был идеален, долгая утренняя прогулка, возвращение домой, чтобы перекусить, – и снова кружение по улицам.

Впрочем, миссис Донован в своих обходах не ограничивалась только городком. На длинном лугу у реки были вкопаны скамьи, и туда люди приводили собак, чтобы дать им хорошенько набегаться. Миссис Донован частенько сиживала там на скамье, наблюдая, что происходит вокруг, и узнавая последние новости. Я нередко видел, как Рой величавым галопом носился по этому лугу в компании всевозможных собак и собачек, а когда останавливался отдохнуть, кто-нибудь обязательно принимался гладить его, похлопывать по спине или просто вслух восхищаться им. Ведь красота в нем сочеталась с большой симпатией к людям, а такое сочетание делало его совершенно неотразимым.

Весь город знал, что его хозяйка обзавелась целым набором всяческих гребней, щеток и щеточек для ухода за его шерстью. Поговаривали даже, что среди них есть и особая зубная щетка. Такую возможность я не исключаю, но одно знаю твердо: подрезать когти ему не требовалось – при такой подвижной жизни они, конечно, стачивались именно так, как следовало.

Не проиграла и миссис Донован: круглые сутки рядом с ней был преданный друг и спутник. Главное же в том, что она всегда испытывала неодолимую потребность лечить и исцелять животных, и спасение Роя в некотором смысле явилось кульминацией ее чаяний, высочайшим торжеством, память о котором никогда не приедалась.

Я убедился в этом много лет спустя, сидя у боковой линии во время крикетного матча, когда, обернувшись, увидел их: старушку с рыскающими по сторонам глазами и Роя, благодушно взирающего на поле и, видимо, получающего живейшее удовольствие от всех перипетий игры. Когда матч кончился и зрители начали расходиться, я снова посмотрел на них. Рою было уже лет двенадцать, и лишь один бог знал, какого возраста достигла миссис Донован, но крупный золотой пес трусил легкой свободной рысцой, а его хозяйка, пожалуй, немного согнувшаяся и ссохшаяся, семенила за ним почти столь же легкой походкой.

Заметив меня, она подошла ко мне, и я ощутил на запястье знакомое сильное пожатие.

– Мистер Хэрриот… – начала она, и темные цепкие глаза засияли той же жаркой гордостью, тем же неугасимым торжеством, что и много лет назад. – Мистер Хэрриот, я ведь подлечила эту собачку, а?

11

Собака, бегущая по обочине шоссе, – зрелище не столь уж редкое, но в этой было что-то такое, отчего я притормозил и поглядел на нее еще раз.

Небольшая, шоколадно-коричневая, она приближалась по дальней стороне шоссе – не просто трусила по траве, а неслась карьером, отчаянно работая всеми четырьмя лапами и вытягивая вперед морду, точно любой ценой должна была догнать нечто невидимое за изгибом длинной темной полосы асфальта. Я только-только успел увидеть устремленные вперед глаза и болтающийся язык, как она, промелькнув мимо, оказалась уже далеко позади меня.

Мотор заглох, и моя машина, дернувшись, остановилась, но я даже не заметил, провожая взглядом в зеркале заднего вида уменьшающееся шоколадное пятнышко, пока оно совсем не слилось с побуревшим вереском. Мотор я включил, но никак не мог сосредоточиться на предстоявшей мне работе, потому что на миг, но так живо передо мной возникло воплощение безмерных усилий, безнадежности и такого слепого ужаса, что меня пробрала холодная дрожь. И поехав дальше, я никак не мог избавиться от этого видения. Откуда здесь взялась собака? Боковое шоссе пролегало далеко от ферм по пустынным высотам, и нигде не было видно стоящей машины. Да и в любом случае она бежала не просто так – все ее движения свидетельствовали об исступленной спешке.

Нет, так невозможно! Надо разобраться в чем дело. Я задним ходом развернулся среди редкого вереска на узкой обочине не огороженной дороги и поехал обратно. Прошло неожиданно много времени, прежде чем я увидел впереди собаку, бегущую а упорной надежде нагнать невидимое нечто. Услышав шум приближающегося автомобиля, она на мгновение остановилась, но тут же побежала дальше. Однако видно было, что она совсем измучена, и, обогнав ее шагов на тридцать, я вылез из машины.

Я опустился на колено и, когда собака поравнялась со мной, схватил ее. Это оказался бордер-терьер. Он не вырывался, а только еще раз взглянул на машину и снова уставился на пустое шоссе впереди с тем же жутким отчаянием в глазах.

Ошейника нет, но шерсть на шее примята, словно еще совсем недавно ее придавливала полоска жесткой кожи. Я открыл ему пасть и осмотрел зубы. Совсем еще молодой пес, примерно двух-трех дет. На ребрах лежал слой жирка, свидетельствовавший, что он не голодал. Я начал ощупывать, нет ли на нем болячек, и тут он весь напрягся у меня под рукой: к нам приближался автомобиль. Секунду пес вглядывался в него с жаркой надеждой, но машина промчалась мимо, и, весь поникнув, он снова тяжело задышал.

Вот, значит, что! Его выбросили из машины! Какое-то время назад любимые люди, которым он беззаветно доверял, открыли дверцу, вышвырнули его в неведомый мир и беззаботно укатили. Мне стало тошно – физически тошно, а потом во мне поднялась жгучая ярость. Может быть, они хохотали, эти мерзавцы, представляя, как растерявшееся беспомощное существо пытается их догнать?

Я провел ладонью по жестким завиткам на голове. Грабителю, взломавшему банковский сейф, можно найти извинение, но только не им, не такому поступку.

– Ну-ка, приятель, – сказал я, осторожно подхватывая его на руки, – лезь в машину. Поедешь со мной.

Сэм привык к внезапному появлению чужих собак на сиденье рядом с ним и обнюхал незнакомца без особого любопытства. Терьер сжался, судорожно вздрагивая, и дальше я вел машину одной рукой, а другой легонько его поглаживал.

Хелен, когда мы добрались до дома, быстро поставила перед ним миску с крошевом из мяса и галет, но он даже не взглянул на еду.

– Как они могли? – пробормотала она. – И почему? Что их толкнуло на такую жестокость?

Я ответил, проводя рукой по жестким кудряшкам.